В уходящем году свершились два интереснейших события, которые вновь оживили полемику касательно Евгения Григорьевича и его современников — Ахмета Жубанова, Мукана Тулебаева, Латифа Хамиди и многих других. Во-первых, вышла книга воспоминаний Брусиловского, а во-вторых, под занавес года на казахстанском телевидении прошла премьера четырехсерийного телефильма «Жел Үстіндегі Вальс» — «Вальс на ветру», как раз посвященного первым классикам казахской симфонической музыки и во многом основанного на мемуарах Брусиловского.
МАТЕРИАЛЫ ПО ТЕМЕ:
Как Алматы стал столицей постсоветского клипмейкерства
Незаслуженно забыт: дочь Еркеша Шакеева требует справедливости
Личность планетарного масштаба
За постановку на телевидении отвечал режиссер Айдын Сахаман, ранее известный успешным мюзиклом-байопиком о легендарном ВИА «Дос-Мукасан». Примерно так же он подошел и к «Вальсу на ветру», хотя понятно, что здесь его возможности были куда скромнее — от бюджета до сроков. Главные роли исполнили Кайрат Набиолла (Жубанов) и Филипп Волошин (Евгений Брусиловский).
Не вполне ясно, какие дополнительные цели ставил режиссер Сахаман. Но главное получилось у него без сомнения — это рассказать о сложных отношениях между композиторами и в каких творческих муках рождался феномен казахской симфонической музыки. Ввиду же ограниченности бюджета погружение во времени так и не случилось. Тридцатые на экране выглядят очень трафаретно плюс не обошлось без банальных ляпов. Самый яркий из которых — это оперный театр. Большая часть картины разворачивается в 1930-х годах, хотя уже там начинает фигурировать как место действия ГАТОБ (все происходящие там сцены сняты на оригинальной локации), который открылся только в 1941 году. Впрочем, можно долго придираться к подобного рода мелочам. Сделаем скидку на то, что, увы, мы не та страна и не тот город, где бережно хранят архитектурную старину. Интересно поговорить совершенно о другом.
Книга воспоминаний Евгения Брусиловского вышла с комментариями искусствоведа Нари Шелекпаева. Из нее мы узнаем массу интересных подробностей.
Известно, что выпускник Ленинградской консерватории, ученик Дмитрия Шостаковича, Евгений Брусиловский приехал в Алма-Ату в 1933 году. Тогда им двигал чистый карьеризм — возможность сделать себе имя на творческой целине манило начинающего композитора. Собственно, в Алма-Ату он отправлялся года на два-три, а задержался почти на сорок.
И тем не менее, чем дальше, тем больше Евгений погружался в национальную казахскую музыкальную культуру, очаровывался и вдохновлялся ею. При этом он не был уроженцем Казахстана, отсюда понятно, что его взгляды на казахскую музыку серьезно отличались от взглядов его коллег казахского происхождения.
Для историков и музыковедов не секрет, что Брусиловского связывали весьма непростые и натянутые отношения с другим казахским классиком — Ахметом Жубановым. Если многократно упростить суть их претензий друг к другу, то получается, что Брусиловский настаивал на большей симфонизации казахских мелодий и на их переработке, а Ахмет Жубанов считал, что оркестровка и симфоническая обработка нужна лишь во вторую очередь. Ведь казахская музыка самобытная и емкая сама по себе. На стороне Жубанова, к слову, были многие из его современников, включая, например, Мухтара Ауэзова. Их полемика выливалась и на страницы прессы — причем обе стороны порой в выражениях не стеснялись. В рамках нормы, но все же. В мемуарах Брусиловский и вовсе категоричен. Вспоминая разницу работы с Жубановым и Муканом Тулебаевым, он пишет буквально следующее:
«Если бы Жубанов обладал хотя бы минимальным творческим даром, был бы хоть немного талантлив, не был бы так обособлен и недоброжелателен, мрачно замыкаясь от общения, может быть, общими усилиями итог его творческой, научной и публицистической деятельности был бы богаче, шире, а главное — качественно интересней. Но он был недоступен как Великий Могол и принимал помощь только от нижестоящих, болезненно ревниво оберегая свое самолюбие неудачника. Что ж, не получилось с Жубановым, надо было попытаться добиться удачи с Тулебаевым. Это была, конечно, авантюрная затея, но полезная и нужная. Да и Мукан, с его лирическим обаянием баловня судьбы, свободолюбивого жизнелюба, берущего от жизни только радость наслаждения, тоже в значительной мере тяготел к красивой, авантюрной манере образа жизни. Он был доступней, талантливей и ярче Жубанова, и с ним было интересней и легче работать, тем более что это была натура исключительно восприимчивая. Все, что ему было нужно, что ему нравилось, что было ему необходимо, он схватывал на лету, как Шакен Айманов. Как губка, впитывая хорошее и плохое, он никогда не претендовал на роль потного трудяги и даже, вероятно, в душе презирал такое амплуа. Что-то в нем сидело чисто национальное, степное, вольнолюбивое».
Понятно, что люди искусства — существа ранимые и обидчивые. И ни Брусиловский, ни Жубанов здесь не исключение. Наступание на их ментальные мозоли переживалось ими очень остро. И это чувствуется и в фильме, и в книге. Евгений Григорьевич не раз громил в прессе своих коллег по цеху.
И тем не менее, любовь, проникновенность и вдохновленность казахской музыкой Брусиловского не отрицалась даже самыми жесткими его критиками. Все уважали его интеллект, его кругозор, его знание предмета и в чем-в чем, а в неуважении казахской культуры не обвиняли. Скорее, напирали на то, что приезжий и неместный все равно не поймет ее в той степени, что и люди, как говорится, от земли.
Сам Брусиловский проблему изучения наследия казахской музыкальной культуры описывает в мемуарах так: «Казахская народная музыка, инструментальная и вокальная, исключительно богата, и для того, чтобы рассказать о ней хоть немного, надо написать довольно толстую книгу. А для того, чтобы более или менее рассказать о музыке каждого из трех жузов, о Курмангазы Сагырбаеве и Мухите, Дулеткерее и Естае, о Сейтеке и Иман-Жусупе, Ибрае и Мади, Купагамбете и Майре, Биржане и Саре, Ахане Серы и Марьям Жаркызы, Исе Байзакове, Габбасе Айтпаеве, Амре Кашаубаеве и многих, многих других, надо делать большое многотомное исследование. Это была бы очень интересная, очень содержательная и весьма ценная работа. Ушел в историю кочевой образ жизни народа, меняется коренным образом уклад жизни народа, Сары-Арка уже другая, современному казаху автомобиль нужней коня, микрофон сильнее любого голоса, и все эти имена замечательных музыкантов прошлого постепенно засыпает песок грядущих лет. И если сейчас не заняться этим важным делом, то потом, и очень скоро, будет уже поздно. Однако, кажется, никто не может решиться на этот подвиг. Все музыковеды предпочитают заниматься пустоватым теоретизированием или тупой этнографией. Такая голая этнография была актуальна 30–50 лет назад, а сейчас этнография должна быть научней, глубже и историчней».
Смотря фильм, мы узнаем и подробности личной жизни Брусиловского, о которой практически ничего не написано. Из фильма мы узнаем, что с первой женой Земфирой его разлучила «бытовуха». И, взяв на руки их общего сына, она покинула Алма-Ату. А со второй женой Евгения свела война — с Анной Дмитриевной он познакомился благодаря эвакуации. А питерские коллеги Евгения называли его чудаком — ведь после очередных удачных гастролей Алматинского театра в Ленинграде его ждали как триумфатора и дали роскошную квартиру с видом на Фонтанку. Но он предпочел вернуться в Казахстан.
Для ценителей истории в книге — просто бесценный дар личных воспоминаний о тех годах. В частности, можно вычитать о том, что представляла собой Алма-Ата 1930-х годов. Это был глубокий провинциальный городок, не имевший даже полноценной канализации. А о преступности в городе может рассказать описание Брусиловским Парка Федерации (так в 1930-е назывался нынешний парк 28 гвардейцев-панфиловцев). Подробности порой просто леденят душу: «В Алма-Ате свирепствовали бандитизм и хулиганство. Беспаспортный сброд вылезал ночью из своих нор и дерзко хозяйничал в городе до рассвета. Напротив «Джетысу» находился городской парк, неосторожно названный «Парк федерации». Этот парк стал одним из центров хулиганства и грабежа.
Высшим пределом храбрости и геройства было пройти через весь парк ночью, от улицы Гоголя до Советской. Постовой милиционер, дежуривший на углу проспекта Ленина и улицы Гоголя, между нашей гостиницей и входом в парк, на ночь прятался в вестибюле гостиницы, предварительно закрыв все двери на засов.
Паника порождала трусость, которая парализовала волю к сопротивлению. У какой-то женщины что-то выпало из окна на улицу, и она выбежала ночью поднять эту, вероятно, ценную потерю. Хулиганы тут же поймали ее, затащили в палисадник на проспекте Ленина, прямо напротив гостиницы, и стали ее зверски насиловать. Она в смертельном ужасе, дико, истошно голосила, задыхаясь и захлестываясь слезами, вопли ее были слышны на весь квартал в ночной тишине, но никто в гостинице не посмел выйти на защиту.
Толпа дрожавших жильцов во главе с постовым милиционером топталась у запертой входной двери и переживала: «Ах какие звери! Мерзавцы! Какой ужас! Позвоните в милицию, пусть пришлют наряд! Телефон не работает? Там не отвечают? Какой кошмар!». Наутро ее нашли мертвую в палисаднике.
Смотреть на это нечто, совершенно растерзанное, было невозможно. Распластанное на земле тело в лохмотьях одежды почему-то напоминало раздавленную лягушку. В гостинице стояла подавленная тишина. Люди старались не смотреть друг другу в глаза».
Этим описанием можно подтвердить, что, увы, трусоватое человеческое нутро проявляло себя как 90 лет назад, так проявляет и сегодня. К счастью, парк 28 гвардейцев-панфиловцев стал одним из самых безопасных мест в городе.
В общем, примеров можно приводить еще много. Одно точно — и сериал, и книга о Брусиловском пробудят интерес к истории. И научат многих черно-бело мыслящих граждан, что в нашем мире не бывает однозначно плохих и хороших людей. Как бы ни опошляли эту фразу, но все действительно не так однозначно.
Проще всего было бы налепить на Брусиловского ярлык шовиниста и по моде сегодняшнего времени «отменить» или «закенселить» его. И хотя комментатор книги и создатели фильма балансируют буквально на грани того, чтобы свалиться в эту крайность, последнего шага все же не делают, оставляя Евгения Григорьевича в ряду людей, которые, несмотря на все противоречия, достойны того, чтобы находится в ареопаге казахской музыкальной культуры.
Фото из открытых источников
