Всё российское общество увидело, как В. Путин фактически испугался своего свержения Е. Пригожиным, заговорив об угрозах повторения 1917 года. Один этот факт показывает, насколько был испуган Путин, раз провел такие исторические аналогии. И это вполне понятно, ибо ЧВК Вагнер беспрепятственно прошла несколько сотен километров до Москвы, практически без единого выстрела захватила Ростов-на-Дону и Воронеж. А российские силовики при этом ничего не делали, чтобы остановить Пригожина и Ко. Да и россияне не вышли препятствовать проезду вагнеровцев, возмущаться по поводу их действий, не стали массово выражать поддержку Путину в этой ситуации. Более того, некоторые россияне выражали поддержку действиям Пригожина и ЧВК Вагнер. Сейчас в российском обществе широко распространен тезис «а царь-то голый», подразумевая Путина!
Вдобавок ко всему на тот момент в России, по всей видимости, не было боеспособных частей, способных разгромить ЧВК Вагнер, остановить их поход на Москву. Не случайно А. Лукашенко готов был отправить бригаду белорусского спецназа для подавления пригожинского мятежа в России. Примечательно, что президент Белоруссии А. Лукашенко указал на то, что многие топовые лица в России ничего не делали для нейтрализации мятежа Пригожина: «И в связи с этим, когда разворачивалась, как президент Путин назвал ее, эта смута в России, как-то все под веником сидели. Матвиенко оказалась мужественной, Володин, патриарх, пара человек — и все. А после драки руками мы умеем махать, ох как умеем, и советовать: «Мочить, мочить и мочить».
Кстати, и Лукашенко так же приложил руку к политическому обесцениванию власти Путина. Спустя несколько дней после пригожинского мятежа белорусский президент А. Лукашенко сообщил, что на его предложения провести переговоры с Пригожиным Путин отвечал, что это бесполезно. По информации Лукашенко, В. Путин был привержен к «жестокому решению» проблемы с Е. Пригожиным. Лукашенко отметил, что «ситуацию с конфликтом «прошлепали»». И добавил: «Потом, когда она начала развиваться, мы видели и думали, что рассосется, — и я, и Путин. Но я в меньшей степени, если уж откровенно говорить».
При этом Лукашенко указал, что ему в этом деле помогали видные российские чиновники, словно давая понять, что ему лучше удалось с ними поработать по нейтрализации Пригожина, чем Путину. Другими словами, А. Лукашенко в этом заявлении, по сути, показал интеллектуальную и властную недееспособность Путина решать и предвидеть такие сложные проблемы. Бунт Пригожина показал, что в России, как и у нас, «в упор» не видят, либо не хотят видеть многие проблемы. Ведь Е. Пригожин более полугода «бузил» в информационном пространстве, всячески выражал свои претензии к Шойгу и Ко, которые решили забрать себе ЧВК Вагнер. Но никто сверху не стал с Е. Пригожиным вести переговоры насчет всего этого – в первую очередь сам В. Путин. Это пренебрежение Путина к проблемам Пригожина нанесло просто громадный ущерб самому российскому диктатору, устойчивости его власти.
В конце концов, Путин публично признался, что государство полностью содержало ЧВК Вагнер, признанную в ряде стран террористической, криминальной структурой. Одним словом, репутационный ущерб для путинской власти от бунта Пригожина просто зашкаливает. Тем самым события вокруг восстания Пригожина лишний раз показали обреченность путинского режима на развал и гибель. Потому что мятежи в России, скорее всего, еще будут, благо путинская система не готова им противостоять. В настоящее время В. Путин стремится доказать всему миру, что российская «нация» якобы монолитна и сплочена. Однако данный пропагандистский лозунг уже не находит радушный прием в российском обществе. А это в свою очередь говорит о том, что Россия находится на пороге гражданской войны. И этот «нарыв» вскрыл именно Пригожин.
Как показывает мировой опыт, чрезвычайные ситуации такого рода были началом конца диктаторских режимов. Напомним, диктатура в научном смысле – это несменяемость верховной власти одного человека, или единственной правящей партии, или олигархии, управляемой военными. Есть такой вид авторитарных режимов как персоналистские диктатуры. Персоналистские политические режимы направляются единоличной властью одного лидера (одной персоны). В этом режиме лидер отождествляется с государственной властью, как в свое время Людовик XIV заявлял: «Государство — это я». Персоналистский режим держится за счет в первую очередь лояльности «клики - ближайшего окружения лидера».
Д. Аджемоглу считает, что устойчивость таких режимов обеспечивается стратегией «разделяй и властвуй», когда правитель договаривается с основными политическими группами, обеспечивая тем самым свое властвование. Как вы все знаете, этот вариант активно реализуется и в политических режимах Центральной Азии. «Жесткий» тип персоналистского режима «предполагает большую тоталитарность, невозможность возникновения любых противоречий или же быструю их ликвидацию». Тем не менее, главной чертой диктаторских режимов является, отнюдь, не система государственного террора – к ней не всегда могут прибегать.
В диктаторских режимах «всегда имеет место сговор с главной целью – присвоения государственных средств членами избранной клики закадычных дружков». В этом, собственно, уже заложена мина замедленного действия, которая рано или поздно взорвется и погребет все остатки былого величия диктатора, его семьи и клана. К тому же в современном мире «людям становится все сложнее оправдывать диктатуры, частично благодаря тому, что весь мир находится в поле зрения СМИ». Ввиду того, что персоналистский режим «сосредоточен на лидере, чаще всего после его ухода или смерти режим не возобновляется и клика ликвидируется». Таким образом, «кризис наследования» в диктатурах приводит к тому, что «соперничающие друг с другом группировки начинают оспаривать власть, и это, в зависимости от обстоятельств, приводит либо к государственному перевороту, либо к демократизации».
Укрепление личной власти посредством репрессий, отказ от выборов являются признаком приближения конца персоналистского режима, «а назначение преемника и проведение выборов - это движение к концу». Конец наступает благодаря резкому накоплению недовольства, «дворцовому перевороту» или «революции». Все это приводит либо к демократизации, либо «к становлению нового персоналистского или гибридного режима». Как показала мировая практика, сосредоточенность власти на одном субъекте сильно угрожает устойчивости режима. Власть таких лидеров становится возможной из-за слабости политических институтов, а также вследствие их распада или свержения. Неминуемая гибель персоналистского режима уже заложена в его сущности, когда диктатор для сохранения власти подавляет оппонентов, выделяет ресурсы в целях обеспечения лояльности сторонников.
В конечном итоге, как говорится, «сколько верёвочке не виться, а конец будет», то есть режим сметают последствия насилий, предательства «сторонников», не удовлетворенных размером выделяемых для них ресурсов. Учитывая, что в этом типе недемократического режима всегда есть «репрессируемый класс и сверхоплачиваемый класс, все остальные, что печально, могут оказаться в любом из этих». В персоналистских режимах политическими и экономическими дивидендами пользуется лишь «небольшая клика приближенных к лидеру участников, число которых увеличивается только при угрозе оппозиционного восстания». Понятное дело, что в период кризисов у контрэлиты в таком режиме появляется шанс поднять общество на массовые протестные выступления с вытекающими отсюда последствиями.
Вместе с тем при обычном раскладе отстраненные от власти группы стремятся сотрудничать с персоналистским режимом, поскольку так выгоднее и безопаснее. Не правда ли, это что-то напоминает? Как бы то ни было, но неограниченная власть «персоналистского» лидера ведет к непредсказуемости, неэффективности и некомпетентности политики. Некомпетентность является результатом «негативной кадровой политики обмена лояльности на компетентность», что «приводит к ошибкам во внутренней и внешней политике». Короче, такие испытания, как, например, война в Украине, могут запросто положить конец российскому персоналистскому режиму. К слову, «более двух третей диктаторов (205 из 303) стали жертвами переворотов или других действий инсайдеров режима и в первую очередь это относится к персоналистским режимам».
Лидер персоналистского режима в случае появления оппозиционных своей власти сил в стране стремится кооптировать их в правящую элиту, но «такая институционализация способствует не разрешению конфликта, а его нейтрализации». Словом, угроза режиму лишь консервируется на время, которое работает против диктатора. Так, в 1946-2010 годах большинство (35%) изменений авторитарных режимов стало возможным за счет военных переворотов. В 13 процентах случаев авторитарные режимы трансформировались вследствие проигранных лидером выборов, в 17% благодаря ненасильственным протестным действиям «снизу», 8% - в результате организованного вооруженного конфликта. Пять процентов авторитарных режимов менялись под воздействием внешних акторов, 2% - после распада государства, а 8% благодаря другим изменениям, инициированным «сверху».
Многие диктаторы, как это водится, прославлялись как спасители и наилучшие благодетели отечества. Некоторые из них в начале своего правления делали для страны определенные хорошие вещи. Но затем скатились в произвол, тиранию и впоследствии плохо закончили свой жизненный путь. Но были и исключения. Так, президент Ганы Джерри Ролингс сначала был жестким диктатором, но затем перешел к политике национального примирения, привлек иностранные инвестиции и сделал страну демократией. Потом он добровольно ушел в отставку и сейчас «разъезжает по миру с лекциями об устойчивом развитии». Кенийский президент Даниэль арап Мои тоже пошел по этому пути, начав демократизацию страны. Президент Замбии Кеннет Каунда «после 27 лет у власти бескровно отдал ее лидеру партии, победившей на выборах». Наверное, эти лидеры поняли, что тирания не приведет их ни к чему хорошему, и отказались от такого сомнительного богатства…
Фото из открытых источников
