В минувшую пятницу российский Свердловский областной суд приговорил журналиста газеты The Wall Street Journal Эвана Гершковича к 16 годам колонии строгого режима за якобы шпионаж. Как утверждает следствие, Гершкович «по заданию ЦРУ» собирал данные о деятельности оборонного «Уралвагонзавода». На самом деле Эван Гершкович занимался обычным журналистским «расследованием», которое подразумевает общение с инсайдерами и экспертами для выяснения сути дела. Понятное дело, что Гершкович стал жертвой политически мотивированного преследования со стороны российских властей.
МАТЕРИАЛЫ ПО ТЕМЕ:
Ядерная угроза оси зла - пустышка
Необходимость демилитаризации массового сознания
Вдобавок таким путем, по мнению компетентных аналитиков, Кремль создает пул ценных заложников для их обмена на своих не менее ценных подельников, отбывающих заслуженное наказание в тюрьмах стран Запада. В этой связи показательно, что на прошлой неделе глава российского МИДа Сергей Лавров сообщил, что «по линии американских и российских спецслужб обсуждается возможный обмен Гершковича». Как бы то ни было, в обвинении российскими властями Эвана Гершковича в шпионаже отчетливо видно буквальное прочтение работы журналиста The Wall Street Journal.
Иными словами, следование своим обязанностям журналиста в сегодняшней РФ крайне опасно, ибо настоящая журналистика (беспристрастные неутомимые поиски, выяснение правды) — угроза для российского тоталитаризма. Причем репрессиям подвергаются не только журналисты, но и все другие люди, несогласные с политикой Кремля. Так, в начале прошлой недели Басманный районный суд Москвы заочно приговорил к 11 годам лишения свободы за фейки (недостоверную информацию) о российской армии одного из самых видных российских оппозиционеров Марка Фейгина.
В последнее время в России почти каждый день выносятся разные судебные приговоры по уголовным делам о фейках про вооруженные силы РФ. Дошло до того, что к суду привлекают даже за лайки под антивоенными постами и видео, в которых якобы дискредитируется российская армия. То есть, преследуют за «неправильные мысли». Причем наличие неправильных мыслей трактуется самим судом, даже несмотря на отсутствие таковых у самого автора лайка. Ведь он может поставить лайк просто так, либо чтобы затем посмотреть пост более детально в исследовательских целях, либо чтобы «быть в курсе».
Cформулированные выше выводы касаются ситуации со свободой слова как в России, так и в большинстве посттоталитарных постсоветских стран, когда преследуют за «неправильные» слова и мысли. Как ни крути, но крушение тоталитарных режимов обычно начинается с утверждения свободы слова, открывающего для общества все «прелести» диктаторов и их клики. Потому-то в постсоветских тоталитарных режимах не просто сажают за инакомыслие, но и убивают, в том числе за пределами страны — в первую очередь журналистов.
Собственно, многие жители постсоветских стран одобряют насилие со стороны властей в отношении инакомыслящих, будучи «крепостными» государства. Государственная машина — главная сила, которой поклоняется тоталитарный постсоветский человек. По отношению к власти он себя называет «маленьким человеком», приговаривая: «Мы люди маленькие, наверху лучше нас знают все обо всем». Потому что власть/государство — источник страха и подавления с помощью самой «крутой» силы.
Тоталитарный человек, как носитель темной триады (нарциссы-психопаты-садисты), признает только силу (физическую, материальную). Жизнедеятельность людей тоталитарных режимов направляется преимущественно биологическими инстинктами, буквальным восприятием мира — без морали, эмпатии и рефлексий. В тоталитарном мире рефлексию замещает государственная пропаганда. В итоге человек посттоталитарных постсоветских режимов обычно воспринимает слова буквально — только значение слов, а не их смысл. Иначе говоря, смысл зачастую отождествляют со значением слова, или с денотатом (предметом, явлением, отображенным в слове).
Таким образом, это буквальное отношение к словам как к летящим в вас кирпичам — без учета их смысла, либо без учета их как просто языковой игры в разных целях, в том числе для общения, попыток поговорить, порассуждать. К тому же контекст слова или ситуации, в которой оно было употреблено, редко считывается. Еще хуже обстоит дело с метафорами — их понимают единицы из тысяч. Очень часто столкновения бывают из-за разного прочтения смысла слов. Не понимая, что одно и то же слово может иметь несколько значений и, соответственно, не следует слова воспринимать только в одном, известном вам смысле. Особенно напряженное отношение у тоталитарного человека к любым словам, показывающим его изъяны, несмотря на их объективность и научный характер. Долгие годы практического отсутствия социальных наук подразумевают непонимание научной критики, ее восприятие как какой-то политической провокации.
Среди прочего силовые практики тоталитарного режима в СССР закреплялись нормами и ценностями милитаристской криминальной культуры. Ведь в сталинских лагерях сидело множество советских людей. Взаимопереплетение сталинского тоталитаризма и криминалитета породило «спрос за слова», которые нужно чеканить четко, как в строю, на посту, и безо всякого отклонения от генеральной линии. Любое уклонение от этого правила, закрепившегося в уголовном праве и криминальных, пацанских понятиях, — подозрение в виновности. Во многом отсюда у советских людей принято акцентировать внимание не на содержании говорения, речи, а на ее форме, которая напоминает канцелярский язык «райкомов партии».
Короче, тут главное не то, что говорится, а как. Если говорится красиво, комплиментарно, то это более истинно, чем точное описание реальности некомплиментарными выражениями. Отчасти поэтому советские люди в большинстве своем воспринимают информацию эмоциями, а не разумом. Так же дело обстоит и с одеждой, в частности, когда красивая дорогая одежда вовсе не означает, что ее носитель является образованным, культурным и моральным человеком. Бывает так, что гражданин в нищенских лохмотьях может быть как Человек на голову выше, чем «люди» в одежде от Кардена, Бриони и т. д.
Каждый тоталитарный режим стремится в первую очередь создать нового человека с моралью, ценностями (здесь главная ценность — государство) и нормами тоталитарной системы. К слову, в данном процессе существенную роль играет контроль за употреблением слов на основе соответствующих, разрешенных свыше идеологем. В тоталитарном строе человека судят уже просто за слова и мысли, а не за дела. Это идеологическое, а не рациональное мышление, когда истинность или ложность оценивается на основе соответствия не реальности, а идеологическим постулатам, нормам. Так дисциплинируется социум, задаются параметры тоталитарной социализации. Из-за прессинга тоталитаризма советские люди не очень верят друг другу на слово, что отражает не только низкий уровень взаимного доверия, но и моральное разложение.
Как показали исследования, природа советского человека была сформирована взаимодействием с репрессивными и контролирующими структурами государства и сумела адаптироваться к ним, что включило механизм негативной мобилизации, идентификации, когда поведение, консолидация людей стали определяться образом врага повсюду во внешнем и внутреннем окружении. Советские люди ведь росли на отрицании, осуждении определенных черт капиталистического общества, смеялись над их социальными нормами, ценностями, о которых сочиняли небылицы СМИ. Враг в лице «загнивающего» капитализма, «империализма» стран Запада, буржуазного мещанства и был тем основным ориентиром негативной идентификации советского человека.
С советских времен мы привыкли к стандарту упрощенного человека, не выходящего за рамки черно-белого мира и категорически не принимающего инаковость — «Не читал, но осуждаю». (Сложность — главное качество демократий и открытых обществ.) Неспособность прощать (лагерная сталинистская жестокость) — одна из главных черт человека криминально-тоталитарной культуры. Кстати, эта черта характеризует и носителей темной триады. Отрицание, негативная идентификация — это идеология войны, вернее говоря, идеологическая война. Ведь в СССР, особенно в первые годы советской власти и в правление Сталина, был широко распространен лозунг «все, кто не с нами, тот против нас». Во многом от такой установки пошли «враги народа», «отщепенцы» — корни этой идентификации в сталинской эпохе.
С тех пор дух шпиономании и насилия глубоко погружен в культуру постсоветских народов. Поэтому постсоветские люди буквально понимают «силу» государства, как ставку на милитаризм, спецслужбы. Неслучайно у нас даже эксперты в своем поведении, своих манерах зачастую мало отличимы от каких-нибудь рэкетиров, либо сотрудников спецназа, спецслужб. С другой стороны, коррупционная природа-структура постсоветских и посттоталитарных политических режимов такова, что властные чиновники обычно имеют дело только с теми экспертами, кто «держит язык за зубами» и «до смерти» предан своему патрону, с которым они имеют разные «темные» проекты. Да и за счет таких «проектов» нередко поддерживается идеологическая устойчивость власти постсоветских диктаторов…
Фото из открытых источников
