Уголовные дела против СМИ, новые нормы регулирования, повышение статуса профильного министра. Некоторые связывают эти вещи, но так ли это на самом деле? Если же связывать, то, наверное, надо добавить не только внутренние, но и внешние обстоятельства. Пока можно сказать, что сегодня меняется логика государственной информационной политики — это вполне обосновано. Но и определенные риски здесь нельзя игнорировать. Какие именно? Давайте разберемся.
МАТЕРИАЛЫ ПО ТЕМЕ:
Центр ответственности: кто должен слышать бизнес Казахстана
Когда кадры решают. Антикоррупционная перестройка в РК
Почему Orda «арестовала» Мурата Нуртлеу?
Государство и инфополе
Итак, в последние недели вновь обострилась дискуссия о так называемых границах государственного контроля в медиасфере. Новые нормы регулирования, заявления профильных ведомств, а также уголовные дела в отношении ряда ведущих СМИ стали тем самым инфоповодом, который вывел разговор из экспертных кругов в более широкое общественное поле. Причем речь идет не о маргинальных ресурсах, а о заметных, системных игроках, давно присутствующих в информационном пространстве страны. Именно это обстоятельство и сделало ситуацию более чувствительной. Наверное, все понимают, о ком речь, но мы не о конкретных случаях, а о самом положении.
Для власти, как нам видится, эта тема прежде всего лежит в плоскости той самой безопасности, а также устойчивости государства, которые сложились в условиях внешнего давления, информационных войн и попыток прямого и косвенного влияния на внутреннюю повестку. Об этом мы уже говорили, поэтому повторяться не будем, а лишь подчеркнем, что Казахстан, находясь в сложном геополитическом окружении и оставаясь относительно открытой информационной средой, объективно уязвим к фейкам, манипуляциям и скоординированным кампаниям дезинформации. Это признают все, и логично, что государство не может позволить себе роскошь полного невмешательства.
Аргумент о необходимости защиты информационного суверенитета выглядит рациональным. Поэтому вряд ли кто-то станет отрицать, что государство вправе ожидать от СМИ соблюдения законодательства и профессиональных стандартов, а от цифровых платформ — ответственности за распространяемый контент. Если уж мы стремимся к правовому государству, то исключений быть не должно. Усиление регулирования в такой логике должно восприниматься не как наступление на свободу слова, а как попытка выстроить правила игры в сфере, которая давно перестала быть нейтральной. Так же?
На этом фоне показательной стала реакция министра культуры и информации Аиды Балаевой. В своих публичных комментариях она сознательно избегала резкой, карательной риторики, подчеркивая, что речь идет не о «борьбе со СМИ», а о правоприменении. В частности, Балаева отмечала, что «государство не заинтересовано в подавлении свободы слова, но обязано реагировать на нарушения законодательства вне зависимости от статуса и известности медиаресурса». Такая формула, сдержанная и выверенная по своей сути, выгодно отличается от привычного для подобных ситуаций языка ультиматумов. Хотя отметим, что некоторые, привыкшие критиковать чиновников, что бы они ни сказали, стали обвинять министра в излишней мягкости. Но, извините, что ей надо было сделать? Заявить, что позвонит главе МВД и потребует прекратить дело? Или надавить на суд?
Кстати, кое-кто стал связывать происходящее с тем, что Балаева была назначена вице-премьером, правда, никакой логической сцепки с уголовными делами в отношении влиятельных медиа-игроков не привел. На самом деле это назначение важно для понимания ситуации, хотя сразу оговоримся — надо исходить из того, что заместителем премьер-министра стала не Аида Галымовна как персона, а профильный министр. Это принципиально меняет рамку восприятия происходящего. Информационная политика перестает быть узковедомственной темой и становится частью общей государственной стратегии. Повышение Балаевой, по нашему мнению, можно рассматривать как сигнал того, что медиасфера и развитие культуры (о ней почему-то забывают) признаны стратегическими направлениями, требующими политического веса, межведомственной координации и более тонкой настройки, чем простое администрирование запретов. То есть, это хороший плюс для нас с вами, а не минус.
Ну, и не будем сбрасывать со счетов тот факт, что пост социального вице-премьера оставался вакантным после перехода Ермека Кошербаева в МИД, и в пользу Аиды Балаевой сыграла аппаратная логика — она опытный министр, понимающая стратегические задачи нынешнего государственного курса, плюс социалка почти всегда нуждается в толковом информационном сопровождении.
Эффект недоверия
Понятно, что критика и сомнения не только имеют место, но иногда и оправданы. Ведь именно в точке практической реализации и начинается зона повышенных рисков. Уголовные дела в отношении известных редакций, даже при наличии формальных юридических оснований, неизбежно воспринимаются обществом как некий сигнал. И этот сигнал считывается шире конкретных кейсов. Возникает ощущение, будто под удар может попасть любой медиаресурс, чья позиция или подача окажется неудобной. Вроде бы, логично, но обобщать все-таки не стоит.
Заметим, что здесь срабатывает эффект самоцензуры, как один из самых чувствительных для любой информационной системы. Редакции начинают не столько нарушать закон, сколько заранее избегать острых тем, сложных формулировок и критических интонаций. В результате медиаполе внешне становится более спокойным, но внутренне менее живым и менее доверительным. Аудитория это чувствует, хотя сами читатели и зрители, скажем так, не вполне подкованы в юридическом плане и не знакомы с нормами закона «О масс-медиа».
Еще один риск — репутационный. Казахстан на протяжении последних лет последовательно подчеркивает приверженность курсу реформ, открытости и диалога с обществом. СМИ в этом плане, как говорится, на самом видном месте. Поэтому любые шаги в медиасфере автоматически рассматриваются через эту призму, в том числе внешними наблюдателями. Даже точечные меры, если они плохо объяснены, могут интерпретироваться как откат от заявленных принципов и использоваться в международной критике страны. Но надо не забывать, что именно улучшение законодательства в этой сфере постоянно отмечают международные правозащитники (наши этого почему-то не замечают).
Отдельной проблемой, о которой говорят многие, становится коммуникация. Надо признать, что регулирование вводится и применяется быстрее, чем разъясняется. Да, иногда создается впечатление, что само журналистское сообщество этим мало интересуется, но, как бы то ни было, образуется своеобразный информационный вакуум, который, в свою очередь, мгновенно заполняется слухами, домыслами и радикальными оценками. Парадоксально, но именно недостаток публичных объяснений усиливает те самые информационные угрозы, с которыми государство пытается бороться.
В общем, общественная реакция в этой ситуации неоднородна. Часть граждан воспринимает усиление контроля как оправданный и своевременный шаг. Другая воспринимает его в качестве угрозы свободе слова и попытки сузить пространство легальной критики. Третьи и вовсе считают, что это их не касается. Эти позиции существуют параллельно, и игнорирование одной из них лишь усиливает поляризацию. В этом контексте показательной выглядит мысль, которую Балаева также озвучивала публично: «Критика власти — это нормально, но она должна оставаться в правовом поле». Логично же? Но почему тогда такая формула не работает или воспринимается противоречиво? Вопросы эти почти риторические.
Что делать?
Мы же, как это повелось, не только критикуем или вскрываем проблемы, но и предлагаем. Например, как можно поддержать логику государства, не игнорируя общественные опасения? Первое звучит немного банально, но верно: необходима максимально прозрачная и регулярная коммуникация по каждому чувствительному кейсу. По каждому! Причем, надо чаще действовать превентивно — то есть, видеть проблему еще до того, как она получила общественный резонанс. И делать это хорошо бы без ухода в абстрактные формулировки и без попыток спрятаться за обезличенное «идет следствие», «суд решит» и так далее. Общество вправе понимать общую логику происходящего.
Второе — это системный диалог с профессиональным медиа-сообществом на всех уровнях (редакторами, журналистскими объединениями, юристами), а не с избранными. Делать это надо, опять-таки, не постфактум, а на стадии выработки и применения норм. Это не ослабляет государство, а, напротив, усиливает его позиции за счет снижения недоверия. В-третьих, нам как воздух нужны четкие и публично зафиксированные критерии того, где проходит граница между законной критикой, профессиональной ошибкой и сознательным нарушением. Отсутствие таких критериев всегда работает против доверия, даже если исходные намерения власти рациональны. И такие границы должны быть определены сообща, а не каждый со своей стороны.
Четвертое. Полезным для общего дела стало бы использование статуса вице-премьера для межведомственной координации. Информационная политика не должна выглядеть разрозненной и ситуативной. Здесь как раз и проявляется новая роль профильного министра не только как администратора, но и как медиатора между государством, медиасредой и обществом. Впрочем, как нам кажется, этим в МКИ РК уже занимаются.
Подводя итоги сказанного, надо подчеркнуть, что контроль над инфополем ради устойчивости государства может быть оправдан, особенно в условиях внешнего давления и гибридных угроз. Но контроль, который подрывает доверие общества, неизбежно начинает работать против самой системы. Сегодня ключевой вопрос заключается не в том, будет ли государство регулировать медиасферу (этот вопрос, по сути, уже решен), а в том, сможет ли оно выстроить такое регулирование, при котором общество будет воспринимать эти шаги как защиту, а не как угрозу. Ответ на него во многом определит качество общественного диалога и политической стабильности в ближайшие годы.
Фото из открытых источников
