– Игорь Васильевич, в последнее время вы много и активно снимаетесь в кино. В «Бизнесменах» у Акана Сатаева, в «Свадьбе на троих» у Аскара Бисембина, во многих исторических картинах. Какой проект из вашей фильмографии вы бы выделили особо?
– Я очень люблю телефильм ««Ән-аға» о композиторе Шамши Калдаякове, где я сыграл замечательного композитора, профессора Василия Великанова. Он когда-то защищал Калдякова от гонений, но, к сожалению, в какой-то момент уже не смог этого сделать. Эта была очень интересная роль. Кстати, с тех пор мы много сотрудничаем с режиссером Жасуланом Пошановым. Он приглашал меня на несколько своих кинопроектов.
Еще хочу отметить проект «Адам и Алма» Аскара Узабаева. История о двух людях, которые решили возродить апорт. Я играю немца-селекционера, который, к сожалению, погибает в конце. Перед съемками мы долго собирались на читки и репетиции. И в какой-то момент, признаюсь, меня это начало раздражать. А потом, когда мы приехали на съемку, я поразился, что в 6 утра уже все готово, все делается слаженно и быстро. К сожалению, у фильма возникли проблемы с финансированием. И он застрял на стадии пост-продакшна. Я все же надеюсь, что когда-нибудь мы его увидим.
– Сейчас в прокате идет фильм «Три». Каково было сниматься в таком жанре – криминальный триллер с элементами мистики?
– Мне понравилось, что создатели хорошо воссоздали эпоху. Что до меня - вспоминаю довольно забавный случай. Мою первую сцену снимали глубокой ночью. А перед этим я смотрел по телевизору фильм с актером Игорем Савочкиным в главной роли – потрясающей органики артист, очень похожий на Андрея Болтнева. Потом я уснул, за мной заехала машина и отвезла меня на съемки. Когда я увидел Игоря, я не сразу сообразил, что это он. Но я понимал, что это кто-то очень близкий и знакомый. Я подошел и по-свойски хлопнул его по плечу с криком «Здорово!». Он немного опешил, но поддержал беседу. Только потом я догадался, что это Савочкин. Был немножко смущен, но мы потрясающе поработали в кадре. Жаль, что он так скоропостижно ушел из жизни.
– Вы сыграли в этом фильме баптистского пастора? А ваше личное отношение к вопросам веры какое?
– При том, что я верующий человек, с церковью связана одна довольно любопытная история. В начале 90-х, когда с работой, с деньгами было тяжело, я переживал непростой период. И один мой знакомый предложил мне пойти в дьяконы в Казанском соборе. Я всерьез думал об этом. Если уж я уйду в дьяконы, то это навсегда. Готов ли я к этому? Церковная служба – это помощь человеку прийти к вере. И люди тебе априори верят. Ты этой верой не можешь разбрасываться. Мне в какой-то момент это было очень близко.
– То есть, Вы серьезно рассматривали возможность уйти служить в храм и остаться там? А как же с актерской карьерой?
– Желание быть артистом у меня никуда не пропало. И я поймал себя на мысли: «А не обманываю ли я сам себя?». Быть может, я просто начну играть священнослужителя и дальше этого не продвинусь? На священников я смотрю с точки зрения актерства. Каждый из них должен быть немного актером, чтобы люди ему поверили. Он не может вести себя как обычный мирянин. Люди приходят к священнику со своим душевным мусором, и нужно обладать большим мастерством, в том числе и актерским, чтобы людей выслушивать, сохраняя при этом лицо и не переходить на уровень общения между простыми мирянами. С прихожанами священник должен вести себя определенным образом. Ему должны верить. И священнослужитель всегда должен держать это в голове.
– Для широкой аудитории вы стали известным благодаря телепроекту «Школа выживания» и сериалу «Саранча»? Как вы сегодня относитесь к участию в этих проектах?
– С большой теплотой. Привел меня в этот проект мой друг Андрей Сухоногин. Он работал у нас в театре и параллельно снимал передачи на телевидении. Вот Андрей и позвал меня и Ларису Осипову на «Школу выживания». Мы разыгрывали скетчи, комментировали их в стихах и пели куплеты – я играл всегда на гармошке, а Лариса сначала на концертино, а потом на ложках. Тогда телевидение переживало свой лучший период – было очень много программ и актерам было где реализовываться. Потом почему-то игровых передач стало все меньше и меньше, его заменяли российским контентом. Но что для нас, актеров, было особенно ценно в таких программах? У нас есть поговорка: «Актерская профессия замечательная, если бы не репетиции». Нам хочется сразу играть – вот на ТВ нам такая возможность и выпала.
А «Саранча» была моим полноценным кинодебютом. Сначала это был эпизод мой герой, бомж Гена постоянно мелькал в кадре и был свидетелем всех убийств, похищений и несчастных случаев. Но со временем роль увеличили, расписали на весь сериал. Вспоминаю одну интересную встречу на съемках этого сериала. Один раз я прихожу на читку и вижу знакомое лицо. Женщина скромно сидит на диване, читает свой текст и внимательно слушает режиссера. Когда ей сказали «Спасибо, Наташа», - я узнал ее и поразился. Это была Наталья Аринбасарова. Она играла небольшую роль психолога в этом сериале, я был удивлен ее скромности – ни малейшего пафоса и звездности. А она ведь настоящая легенда!
– В начале 90-х, я знаю, вы работали в Карагандинском театре оперетты? Как вспоминается этот опыт?
– Карагандинский театр оперетты был в то время уникальным коллективом. Поскольку он был прикреплен к шахтам там была очень высокая зарплата и многие актеры из Казахстана, России, Украины приезжали туда, будучи очень возрастными, чтобы подзаработать себе на хорошую пенсию. Я был одним из немногих молодых артистов. До сих пор помню свой отбор в этот театр, когда я, выложившись из последних сил спел, после чего режиссер сказал мне: «Все замечательно, только можно теперь, пожалуйста, в два раза громче». Я был просто обескуражен, но, чтобы произвести впечатление – что называется, «сел на горло», чем подпортил свой голос. Надо было совершенно по-другому с голосом работать – максимально расслабиться: сауна, немного водки, эмоциональный покой и запоешь. Но времени на это не было.
– Вы профессионально учились вокалу?
– Да, но перед этим я перепробовал кучу специальностей. Я и в ПТУ учился, и в геологические экспедиции ездил, и рабочим сцены был, даже учился на актера-кукольника! В начале 1980-х мне повезло. Тогда в Алматинском театрально-художественном институте открыли факультет музыкально-драматической комедии – для набора кадров в строящийся театр оперетты. В первый казахский набор, который устраивал великий Каукен Кенжетаев, поступила Роза Рымбаева. А в первый русский набор поступил я – меня взяла Полина Михайловна Дорохова, и учился я у Пулата Эльдарова и Виктора Доренского. Увы, алматинский театр оперетты так и не был построен – после декабрьских событий 1986 года власти отказались от его строительства и котлован зарыли. А два курса остались – они подготовили хороших специалистов. Многие сегодня работают в театрах России и Европы. Я отправился в Караганду, поработал там пять лет и вернулся на родину по семейным обстоятельствам. И меня взяли в театр Лермонтова – на тот момент меня уже хорошо знали в театральных кругах.
– За 30 лет работы в театре имени Лермонтова какой период вспоминается с особой теплотой?
– Наверное, самый интересный период был, когда мне дали роль чеховского Иванова. Но это было не самым простым испытанием. Был страх, неуверенность в себе, я не совсем понимал, чего от меня хочет режиссер. Еще жил теми сценическими нормами, которые приобрел, работая в театре оперетты. Приходилось искать новые методы работы, становиться более органичным, не раздражать зрителя, меньше показывать себя, больше нести замысел автора. Ведь в те годы у меня было сильное представление, что я пришел в драму ненадолго и буду продолжать петь. Но сложилось иначе, и приходилось весьма серьезно себя перековывать.
Никогда не забуду работу с Романом Григорьевичем Виктюком. Мы ставили спектакль «Фуршет после премьеры». Это довольно нетипичный для нашего театра авторский спектакль. Но какими незабываемыми были репетиции! На него можно было смотреть бесконечно – сама репетиция была отдельным спектаклем для нас. А какой там отборный мат стоял! Я даже сыну своему звонил и приглашал его посмотреть на это. Даже сказал ему: «Если ты увидишь это, тебе больше ничего не будет страшно!» (смеется). Если в зале было много людей, он еще больше расходился и играл для них. Мало того, что он был гениальным режиссером, он был еще и нереализованным артистом. Он был великолепен – весь в искусстве, весь в своем мире. Виктюк совершенно не соприкасался с бытом, и не обращал внимания на условности. Многие воспринимали это как хамство, но, конечно, это было не так. Он жил в своей вселенной и просто нужно было его понять и принять. И тогда с ним становилось просто безумно интересно. Работа с Виктюком стала для меня отдельной школой.
– Насколько я помню, публика не особо приняла тот спектакль Виктюка…
– Да, вы правы. Он был не очень радушно принят публикой. Но тогда и люди были не готовы к авторским спектаклям, тем более наша аудитория. Да и актерский состав тоже не вполне понял задумку Романа Григорьевича. Возможно, на это нужно было побольше времени.
В целом, я не очень расстраиваюсь из-за неудач. Большое всегда видеться на расстоянии и надо учиться быть счастливым сейчас, в данный момент. Многие, кто был тебе дорог и приятен, сегодня уходят. Вот недавно мы попрощались с Юрием Борисовичем Померанцевым. Но к счастью, многие живы и здоровы. Актер ведь никогда не бывает полностью счастлив. Он всегда живет надеждой, что все впереди, что лучшая роль еще придет.
Фото АПН, из архива Национального театра русской драмы имени Лермонтова.
