Есть точные и «взрослые» вопросы: что делает Токаев, зачем и каким образом? И почему некоторые не видят глубины этих действий? Это как смотреть не на фасад реформ, а на их архитектуру намерений. Политика действующего президента Казахстана имеет как позитивные аспекты, так и объективные ограничения. Если упростить, то замысел Токаева — не разрушить старую систему, а перепрошить ее ядро текущими адекватными смыслами, сделать более гибким и адаптивным к внешнему миру, но без потери вертикали. Он делает не революцию, а редизайн управляемости, чтобы Казахстан мог двигаться в новое время (AI, энергетика, цифровизация, многополярность), не теряя времени, контроля и устойчивости. Разберем это без лозунгов, спокойно и структурно.
МАТЕРИАЛЫ ПО ТЕМЕ:
Единство во многообразии. Уникальная модель Казахстана
Токаев как архитектор государства нового типа
Манифест Токаева. Вызов логике «вечного правления»
Что можно считать удачным/позитивным?
Первое, что можно считать действенным — политические реформы и инклюзивность. Это стало философией «контролируемой эволюции», где каждое изменение имеет две стороны: внешнюю и внутреннюю. Внешняя сторона — это то, что видят СМИ и широкая публика, штудирующая критиканов и ботов в соцсетях. Внутренняя цель — разобраться, что происходит реально.
Начнем с оперативного вмешательства: президент Токаев внедрил несколько законов, направленных на либерализацию. И, в частности, закон об избрании и упрощении регистрации политических партий, а также о введении института парламентской оппозиции. Есть квоты для женщин и молодежи в партийных списках. Обновление парламента становится действенным механизмом для создания более управляемой демократии с фильтрами, где новички не опасны центру, а их активность не приведет к реальной радикализации и конфронтации сил, а также блоков, стоящих за ними.
Усилиями президента запущена декриминализация части уголовного законодательства через уменьшение наказаний по ряду статей со смягчением репрессивных норм. Вместе с тем активизировалась борьба с олигархами и взят курс на деколонизацию экономики по средствам перераспределения элитных активов в пользу новой технократии с актуальными задачами, решение которых ведет к адекватному ответу на вызовы времени. Социально-экономические реформы объективно сфокусированы на либерализации и поддержке МСБ, с учетом инвестиций, формирования новых центров капитала, а также без потери лояльного надзора и мониторинга. Целью является — увеличение прямых иностранных инвестиций, развитие сектора малого и среднего бизнеса.
Особым задаваемым контекстом стало снижение фактора теневой экономики, в которой, как в колее, страна застряла еще с 1990-х. На этом фоне активизирована социальная риторика о «Справедливом Казахстане» без оголтелого линчевания и ангажированных клакеров в соцсетях и СМИ. Медийное поле теперь не пестрит дифирамбами и осанной от публичных персон, которые согласно жанру транзита власти и параллельно должны-де, не забыть гневно обличать и объявлять охоту на прежних ведьм, что в традиции при любой смене власти. В нашей стране, возможно впервые, формирование новой идентичности воплощается планомерно и уверенно, что позволяет вместо нового культа личности перенаправить массовое сознание к институциональному патриотизму, не игнорируя позитивные мировые тренды и опыт.
Выбранным направлением для госаппарата стало формирование суверенного центра притяжения в Центральной Азии — не сателлита, а ключевого модератора региона. При этом не игнорируются принципы внешней политики, в которых заложены нормы глобальной архитектуры многовекторности и баланса Казахстана между очевидными полюсами. И весь мир признает, что Токаев строит не демократию и не авторитаризм — он возводит меритократическую стабильность, тонкую форму нео-технократического режима, где власть управляется как нейросеть и подает сигналы реформ, измеряет реакцию, а также адаптирует риторику под результат.
Чутко выбранная президентом стратегия откликается тональностью международного сообщества, которое следит и участвует в Казахстанском дискурсе. Очевидно, что ироничный мифодизайн центров интеллектуальной силы уже отказался неактуальным согласно текущей казахстанской реальности. Очевиден их отказ от мета-концепций Баратостана, Pupelinеistan и бананового статуса для всех нас. Словно курс Токаева продемонстрировал наглядную свою выверенность и состоятельность, и, насмешки поутихли. А мы всей страной — ее госаппаратом, социальной состоятельностью идеологии, и собственно гражданской массой, пусть еще на стадии принятия освобождения, за последние семь лет прошли глобальную проверку.
Нас теперь не боятся посещать не только случайные единичные искатели приключений, но и масса обычных любителей путешествий. Более того, визиты футбольных грандов, внимание к казахстанским светлым головам и музыкальным веяниям, а также вояжи звезд мирового масштаба не на закрытые вечеринки, а к самому народу — явное подтверждение того, что при нынешней президентской политике мы не страшны, а радушны, разумны, не вызываем озабоченности и приняты в мир на равных. И очевидно, что успешная и резонансная предваряющая дипломатическая карьера Касым-Жомарта Токаева способствовала общему формированию имиджа Нового Казахстана.
Но почему не вся публика вникает в изменения?
Есть три основные причины, почему некоторые граждане не вглядываются в смысл процесса реформирования Казахстана по Токаеву — и это не потому, что они глупы, а оттого, что система специально так устроена и есть наследие. Первая — реформы происходят на уровне смыслового интерфейса, а не видимой жизни. Большинство реформ Токаева — структурные с перераспределением ведомств, выработкой адекватных бюджетных кодов, алгоритмов принятия решений без радикальных крушений и затрат на последующее восстановление.
Реформы согласно Токаеву — это не вещи, которые можно «нащупать» с закрытыми глазами. Люди не видят изменений в кошельке, и делают вывод — ничего не изменилось. А между тем — меняются именно принципы управления, старые из которых довели страну до глубокого пике, а выбираться из него чрезвычайно тяжело и шлейф этого нас еще продолжает преследовать. Ветер в кошельках как последствие прежних разгульных эпох не может вмиг перестать выдувать последнее в дыру. Чтобы что-то стало задерживаться необходимо — восстановить целостность, функциональность и эффективность госсистемы.
Вследствие такого наследия массовое сознание обескуражено предыдущими 30 годами. После прошедшей эпохи с ее псевдореформами любое обещание воспринимается как ритуальная декорация и симуляционная западня. Несмотря на это глава государства рационален, сдержан, без эмоциональных лозунгов о грядущих «дежурных завтраках» и завершившейся эре симулятивной стабильности. А значит, это не вызывает религиозного преклонения, как при вождях прошлого. Президент Токаев — инженер перемен, планировщик смыслов, а не трибун, и не икона. Поэтому публика, у которой за долгие годы вырабатывались рефлексы не «чувствует» перемен «а-ля по-старому», даже если они актуальны и действенны уже по-новому. Выработанная в эпоху сакрализации власти инертность в сознании требует, чтобы указы все еще выкрикивали глашатаи с вывешиванием списков по пунктам. И, даже, если такая процедура среди прочего соблюдена, и вся инфосфера насыщена, неимоверно возросший объем информации воспринимается уже как хаос и чьи-то недоработки. Такая уж у нас постсоветская натура с рефлекторными реакциями на то, что шире охвата нашего понимания.
В этом контексте парадокс «тишины» как стратегии позволяет самим не разобравшимся людям мобилизоваться и определиться без нажима. Токаев не стремится к воздействию на аудиторию через прямую популярность — он строит устойчивость через воздержанность. Это сознательная стратегия: не вызывать поляризации, не формировать культа личности, не поднимать волну бесплодных ожиданий, которую невозможно будет удержать. Его стиль — тихий и спокойный ремонт государства с использованием навыков дипломатических методов работы, без попустительств и скатываний к перепалкам-перестрелкам. Но тишина всегда воспринимается массами как бездействие.
Суть замысла — не только реформы, а смена режима восприятия власти. Если у прежней версии вертикали власть была театральна и сакральна — в духе «Солнца нации» и «глобуса Казахстана», то у Токаева она становится бюрократически прозрачной и алгоритмично доступной. Это успешная попытка внедрить в общественное сознание идею, что власть — это не культ, а функция. Чтобы гражданин не молился на государство, набивая на лбу шишки, а взаимодействовал с ним как с системой сервисного обслуживания. По сути, Токаев пытается сделать то, что в Китае удалось после Дэна Сяопина: перевести легитимность власти из сферы личного в сферу институционального.
Вся эта картина не может обойтись без риска угодить в серединную ловушку, с которым, по мнению сторонних наблюдателей, сталкивается президент Токаев и обобщенный под его руководством административный ресурс страны. Такое навязываемое «срединное клише» может привести нас к задержке в состоянии, когда элиты не готовы к реальной меритократии, население не чувствует результата, а сама система боится потерять контроль. То есть реформа без драмы, без перелома, без символа для нас уже нечто пугающее. Ведь мы привыкли, что без символа по типу «красной тряпки» не бывает массового восприятия перемен. Поэтому народ Казахстана сталкивается с вызовом, где новая глубинная политика — это переход от персональной истории к системной цивилизации. Возможно, мир все еще где-то требует на сцену и на трибуны президентов играющих вождей-автократов. Но, в Казахстане сейчас востребовано оживление как институционального государства и вывода его из состояния боксерской груши. Показная и наигранная харизма может быть еще где-то и срабатывает, но стоит признаться, что теперь она все чаще вызывает если не отторжение, то – ухмылку и ироничную реакцию на нее. В этом контексте стиль Токаева – это не «борьба с прошлым», а разрыв с самим способом жить в капсульной истории, в которой личность всегда была важнее закона.
Аннигиляция раздутого PR без должного администрирования
Фактически, читая фигуру Токаева как психо-политическую метафору переходного государства, становится очевидным, что дело не только в законах и указах, а в архитектуре коллективного сознания после эпохи сакрализации власти, показной демонстрации статусов и ожидания страха не угодить. Мы вдруг оказались на этапе перехода от легендирования и упоения расписным мифодизайном к фактическому администрированию. Теперь народ как при программе ликбеза обречен вникать в архитектуру ментальной инфраструктуры.
Психологически Токаев не символический писанный образ в привычном уже смысле, а корректор системы и инженер ее декомпрессии. Он пришел не «крушить и создавать новое на руинах», а перенастраивать контуры гражданского сознания, уставшего от прежней мифологической вертикали. Если ранее архитектура власти зиждилась на архетипе «отца-основателя» или так называемого «простонародного Папы», то действующий президент реализует архетип «рационализатора». Это теперь не «эра золотого фасада», а психотерапия системы, чтобы отучить общество от эмоциональной зависимости, показать, что государство может работать без культа с замыканием на одну персону и «семейные ценности» в узком смысле. В этом — глубинный замысел. Он разрушает культ и высушивает его эмоциональную почву, переводя в зону «молчаливого администрирования». Происходит не кровавая революция с воздаянием «по заслугам» и «по первое число» с люстрацией, а десенсибилизация «гражданского идолопоклонничества».
Токаевская эпоха перестала быть реформой лишь экономики и на скорую руку. Происходит реструктуризация ощущений. Людей приучают к мысли: государство – не личность. В советском, постсоветском и ранне-независимом контексте власть всегда была телесная: отец, батыр, командир. Еще бы немного и до полевых командиров было рукой подать. Поэтому действующий президент сознательно делает власть бестелесной, безликой, почти как ИИ-алгоритм, с управлением через модули, отчеты, цифровизацию, нацпроекты и обязательный сервисный отклик. Казалось бы, «обезличенность» у незрелой публики вызывает фрустрацию. Но народ не чувствует уже ни угрозы, ни натянутого пузыря харизмы, ни обещаний пролонгированного спасения. Это и есть — новая форма безопасности, когда власть не претендует на сакральность. И, можно сказать, таким образом внедряется ментальная норма пост-личностного государства, где гражданин взаимодействует с интерфейсом, а не с голографией вождя или делегированием полномочий его щупальцам.
Мы не копируем сепарированную западную персонализацию с гиперлиберальной повесткой, мы не в алгоритме восточной коллективной рационализирующей философии. И вместе с тем, власть в Казахстане стала «сервисом», а не «доступом к телу» через кабинетные схемы и клановые трения. Нынешняя психологическая задача для всей страны – восстановление и удержание равновесия после прошлых шатаний. Надо выйти из глубинного страха постсоветских обществ о том, что хаос наступает без «отца нации». Токаев осознает это и действует как регулятор, купирующий въевшиеся тревоги. Его речь всегда ровная без эмоциональных скачков, а публичная мимика сдержанная. Он словно внушает: «Стабильность – это хорошо. Это не скучно!». Сейчас это адекватная форма национальной терапии. После эмоциональной ломки и последнего вопля с символическим насилием а-ля прежняя система, стране нужен был ментальный карантин, где перестают верить в «эпоху имитации», а начинают доверять процессам рациональной эры.
Задача — отстраниться от хаотических лучей и не допускать ослепляющего эффекта стробоскопа, которым богата была ушедшая эпоха, когда жизнь была в маятниках, вспышках или прозябании в безвременье. На этом фоне Токаев не протокольный реформатор и не заявленный спаситель, а гражданин и редактор общественного бессознательного. В его фигуре читается стремление построить ментальную инфраструктуру без культа, где главным регулятором выступает не страх, а информационный поток, не харизма, а компетенция. Он не предлагает «ритуальные формулировки», а вынуждает общество включиться в созидание, рассчитывая на его самостоятельность. Так рождается новая модель «технократической зрелости нации», где народ превращается в активную насыщенную нейросеть, а власть – в алгоритм обратной связи.
Фото из открытых источников
