«Император есть лик порядка, сияние божественного разума, и голос его — как голос Громовержца»,
— Симеон Метафраст, Х век
Когда летом 2020 года Реджеп Тайип Эрдоган подписал указ о возвращении Святой Софии статуса мечети, это расценили как акт исламского реванша. Однако в этом действии было нечто глубже, чем религия. Это был не жест мусульманина, а акт василевса. Он говорил не с минарета, а из центра сакральной геополитики. Он не столько вернул Айя-Софии ее культовую функцию, сколько восстановил ритуальный центр Империи.
МАТЕРИАЛЫ ПО ТЕМЕ:
Ереван в вакууме. Судьба Зангезура
Фактор Закарпатья. Роль Венгрии в конфликте Украины и РФ
Ультиматум о мире. О чем говорили Киев и Москва
Турция XXI века — не «новая Османская империя». Это перерождающаяся Византия, вернувшая себе не только камень, но и символ. И потому Эрдоган не султан. Он — современный василевс, чья власть сакрализована и обставлена по византийскому образцу: хореографией жестов, оркестровкой речей, архитектоникой пространства.
Айя-София в Византии была не только храмом — она была троном. Геополитическим, литургическим, символическим. Как писал Михаил Пселл, «в ней небо спускается, а земля замирает». Именно эту функцию и вернул ей Эрдоган — не место богослужения, а место мистерии власти.
И когда он произносит речь в соборе, он как бы продолжает древнюю формулу императорской эпифании: «Господь явил его во славе, и народ в молчании внимает» (Константин Багрянородный). Эрдоган строит империю не мечом, а словом. Не шариатом, а порядком. И в этом — византийская сущность происходящего.
Сегодняшняя турецкая политика — это не экспансия, а втягивание. Турецкое влияние распространяется не за счет территорий, а за счет символического централизма. Именно так действовала Византия: через престиж, обмен дарами, статусные союзы и контроль над сакральным дискурсом.
«Империя правит, не владея, но притягивая к себе умы и сердца», — писал Прокопий Кесарийский. Турецкие лицеи, телеканалы, религиозные фонды, дипломатия ТИКА, проповеди Diyanet — это современные формы «сакральной гегемонии» василевса.
На этом фоне особенно интересно отношение Казахстана — страны, находящейся под перекрестным давлением евразийских и тюркских моделей — к имперской риторике Анкары. Турция настойчиво продвигает пантуранический дискурс, формирует «Организацию тюркских государств», предлагает языковое, культурное и идеологическое лидерство.
Однако Астана, несмотря на участие в этих проектах, сохраняет стратегическую сдержанность. В казахстанской элите хорошо понимают: под оболочкой «тюркского братства» все чаще проступают амбиции централизующего ядра. И это ядро — уже не османское, а византийское. Турция не просто предлагает «тюркское единство», она предлагает себя как Центр, как Константинополь, вокруг которого вращаются провинции.
Казахстан инстинктивно уклоняется от этой централизации, предпочитая горизонтальные связи — как с Турцией, так и с Узбекистаном, Азербайджаном, Венгрией. Это отражение степного имперского кода: союз — да, иерархия — нет.
Византийская модель Турции, сакрализующая Центр, вступает в конфликт с кочевой политической философией казахской государственности, в которой Орда — это союз вольных родов, а не вертикаль власти. Потому Астана воспринимает риторику Эрдогана с вежливым интересом, но без слепой веры.
Эрдоган играет на архетипах. Он говорит языком сакрального государства. И за фасадом неоосманских символов все более ясно вырисовывается византийская структура: централизующая, литургическая, иерархичная. Он не султан. Он василевс.
А Турция не возвращается в XV век, она движется в X. В век, где власть — это не институт, а икона. И закон тут выглядит больше как благодать и воля императора.
И если мир хочет понять, что строится в Анкаре, он должен не смотреть на минарет. Он должен прислушаться к тишине купола, где, по словам Льва Диакона, «император говорит, и даже ангелы замирают».
Фото из открытых источников
